Владимир Святой [3-е издание] - Алексей Карпов

До нас дошло большое количество древнерусских поучений против язычества, из которых видно, что и в XI–XIII веках, и даже позднее среди населения сохранялись многие языческие обычаи и обряды и не княжеская власть, но Церковь стремилась к их искоренению. Материалы археологических исследований подтверждают это. Еще долго после Крещения Руси по-язычески хоронили умерших (только в XIII веке окончательно исчезают языческие курганы-насыпи над могилами){364}; по-язычески заключали браки (киевский митрополит Иоанн II в 80-е годы XI века сетовал на то, что в церквах венчаются одни лишь князья да бояре); продолжали верить в охранительную силу языческих амулетов-«оберегов» (хотя все чаще на них появлялись христианские символы); в трудных житейских ситуациях прибегали к волхованию (колдовству). И поступали так не одни закоренелые язычники вроде збручских идолопоклонников, но люди, более или менее регулярно посещавшие церковь и называвшие себя христианами, в том числе и представители самой княжеской власти.

В 80-е годы XI века, то есть спустя сто лет после Крещения Руси, киевский митрополит Иоанн II, грек, так отвечал священникам, спрашивавшим его о том, как следует поступать с теми своими прихожанами, «которые жрут (совершают жертвоприношения. — А. К.) бесам, и болотам, и кладезям», которые «не принимают святых тайн (причащения. — А. К.) не единожды в год»: «Всею силою потщись возбранить (воспрепятствовать. — А. К.) им и направить их к правой вере; имей к ним наказание (наставление. — А. К.) и поучение не единожды, не дважды, но многократно — пока не уведают и не уразумеют воистину и добру не научатся». Митрополитгрек решительно осуждал применение казней и принятых в византийской судебной практике членовредительских наказаний для язычников — «ибо не принимает сего церковное наставление и учение»{365}. И не эта ли веротерпимость княжеской власти и гибкость политики, проводимой в отношении тех, кто не принимал христианского вероучения, позволили древней Руси избежать тех жестоких социальных потрясений, которые испытали в X–XI веках другие страны Центральной и Восточной Европы, например, те же Венгрия, Польша?

Историки говорят о своеобразном «двоеверии» русских людей того времени. (Само это слово заимствовано из русских церковно-учительных сочинений XI–XII веков.) Христианство и язычество не просто уживались друг с другом, но проникали друг в друга. Старые языческие обряды постепенно наполнялись новым христианским содержанием; новое христианское мироощущение вытесняло старое языческое, хотя, естественно, и не до конца. Постепенно складывался особый тип русского Православия, отличный от современного ему византийского.

Русь была крещена Владимиром. Но еще в течение долгого времени она медленно и постепенно сама шла к христианству и в конце концов вобрала его в себя. «Русь не просто приняла христианство — она полюбила его сердцем, она расположилась к нему душой, она излегла к нему всем лучшим своим. Она приняла его к себе в названье жителей, в пословицы и приметы, в строй мышления, в обязательный угол избы, его символ взяла себе во всеобщую охрану, его поименными святцами заменила всякий другой счетный календарь, весь план своей трудовой жизни, его храмам отдала лучшие места своих окружий, его службам — свои предрассветья, его постам — свою выдержку, его праздникам — свой досуг, его странникам — свой кров и хлебушек»{366}.

Так напишет Александр Исаевич Солженицын. Но это, конечно, могло случиться не сразу, а лишь столетия спустя после официального принятия христианства. И, разумеется, не в результате насильственного утверждения Христовой веры, а вследствие долгого привыкания к христианству, подлаживания его под себя, сроднения и сращения с ним.

Свержение идолов было лишь первой и далеко не самой трудной задачей, стоявшей перед Крестителем Руси. Гораздо труднее оказалось проникнуть в души людей. При князе Владимире началось просвещение Руси в привычном для нас, сегодняшнем значении этого слова. Вера мертва без подвижников, без людей, отдающих себя без остатка Богу. И Владимир сделал все для появления таких людей в своем отечестве. При нем возникают школы, начинается христианское обучение народа.

Владимир, «послав, начал забирать у нарочитой чади (то есть у знати, у «лучших людей». — А. К.) детей и начал отдавать их на учение книжное. Матери же детей этих плакали по ним, словно по мертвым, потому что не были еще тверды в вере», — писал летописец{367}.

Плач «аки по мертвецы» — очень точное выражение. Ибо отроки, даже дети, вырванные из привычного для себя круга семьи, как бы умирали для своей прежней языческой жизни. (Заметим, что насилие, на этот раз явно проявленное Крестителем Руси, коснулось лишь социальных верхов общества — «нарочитой чади».) Это было уже не просто наложение знака креста или признание Христа еще одним, пусть даже самым могущественным богом, но подлинное возрождение нового поколения русских людей для новой христианской жизни.

Пройдет несколько десятилетий, вырастет это новое поколение — и Русь получит своих подвижников благочестия, светочей новой веры. К этому поколению детей Владимировой поры можно отнести, например, первого киевского митрополита из русских Илариона, автора гениального «Слова о законе и благодати». По своей образованности, писательскому и публицистическому дару он, несомненно, возвышался в кругу своих современников. Но «Слово» его обращено не к «несведущим», но «с преизбытком насытившимся книжной сладости», то есть к таким же, как он сам, образованным в христианстве людям.

К этому же поколению принадлежал и инок Антоний, уроженец Любеча, ставший впоследствии основателем киевского Печерского монастыря и подлинным отцом русского монашества. Его младший современник и сподвижник — преподобный Феодосии Печерский, чья юность прошла в другом княжеском городе, Курске, где будущий святой обучался грамоте и навыкам церковной жизни. Из того же поколения выйдут безвестные книжники киевского князя Ярослава Мудрого, заложившие основу книжной культуры древней Руси, а также строители величественных церквей в Киеве, Новгороде, Чернигове, Полоцке, художники-иконописцы, музыканты и многие другие.

Поистине можем и мы сказать вслед за летописцем:

«Так бывает: некто землю вспашет, другой засеет, иные же пожинают и едят пищу неоскудевающую. Так и здесь: Владимир землю вспахал и умягчил, то есть просветил ее крещением, сын его Ярослав засеял книжными словесами сердца людей правоверных, а мы пожинаем плоды, принимая учение книжное»{368}.